just for lulz...
О том, какие извращенцы и абьюзеры попадались среди русских дворян 18 века, можно узнать, если внимательно почитать мемуары современников. И особенно современниц.
Вот воспоминания Анны Евдокимовны, урожденной Яковлевой, которые были написаны где-то в начале 19 века, найдены в ее бумагах и опубликованы только в 1903 году. (Если бы сняли по этому фильм, тонкий, психологический, костюмный, в дворцовых декорациях, то вышло бы сильно, практически "Скандальная леди У". Но наши, конечно, не смогут).
Предыстория: в 1772 году ее мать тяжело заболела. Девочке было 13 лет. Друг семьи Александр Матвеевич Карамышев воспользовался состоянием матери и получил от нее разрешение на свадьбу с девочкой. Его мать (будущая свекровь) была близкой подругой умирающей, и все решили, что это хорошее дело.
читать дальшеОни обвенчались, мать еще была жива, но умирала. Спустя неделю после свадьбы больную решили везти в город. Муж не дал Анне ехать в одной карете с умирающей матерью, а когда та стала проситься, наорал на новобрачную. Началось закручивание гаек:
"Он мне отвечал, что "ты еще не знаешь тех великих обязанностей, которые ты должна иметь к мужу, то я тебя научу!" И сказал таким голосом, что у меня сердце замерло от страха.
И я замолчала, но слез остановить не могла.
С нами сидела его любимая племянница, которая смеялась моей горести и ему говорила: "Я удивляюсь, что вы не уймете ее: мне уж скушно смотреть на ее пустые слезы!"
После ужина мы пошли спать. Она [племянница] стала с дядей прощаться и заплакала. Он встревожился и сказал ей:
"Отчего ты, моя милая, огорчаешься? Я знаю, твоя любовь ко мне так велика, что тягостно для тебя и ночь проводить, не видавши меня. А жена моя с радостию бы осталась бы при матери своей: вот какая розница между вами, - то я не допущу, чтоб ты где-нибудь спала, кроме нашей спальны".
Я молчала, а няня моя зарыдала и вышла вон, сказавши:
"Вот участь моего ангела!"
Муж мой чрезвычайно рассердился и сказал мне:
"Ты с ней навсегда расстанешься и запрещаю тебе с ней говорить, и чтоб она при тебе никогда не была!"
А племянница ему сказала:
"Я боюсь, чтоб она не сказала вашей матушке, то не лучше ж будет ее отправить в деревню тотчас?"
Я сказала, что сего сделать нельзя - она одна остается, которая может быть около больной.
Он запретил Анне рассказывать что угодно своей матери, а также свекрови, или кому угодно, например подругам.
Муж захотел разлучить Анну с любимой старой нянюшкой. Анна едва умолила оставить при ней прислугу:
"Ежели вы меня любите, то дайте мне слою не запрещать мне быть с матерью и няней. Я ничего не буду с ними говорить такого, которое вам не угодно. Вы сами мне предпишете, что говорить и что не говорить. Я вам обещаюсь никогда с ними не быть наедине, а буду в присутствии вашей матери, которая будет слышать мои разговоры и видеть мои поступки. Я теперь скорее откроюсь ей, нежели моей матери: мне так сказано, что она заступила место моих друзей".
Он посмотрел на меня пристально и сказал: "Вы не должны говорить и моей матери все. Я не хочу, чтоб она знала все то, что происходит в твоем сердце и между нами".
Я сделалась точно деревянная и молчала несколько времени; даже и слезы мои остановились, дух у меня заняло, и дыхание становилось очень тяжело.
Он испугался, побежал за водой, и няня его увидела встревоженного, спросила, что с ним сделалось; он только крычал: "Воды!" Она налила воды и сама побежала ко мне, сказавши: "Теперь меня никто не удержит!"
Пришедши ко мне и увидя меня бледную и расплаканную, затряслась и дала пить воды.
У меня и вода не проходила: я глотать не могла.
Она бросилась на колени перед мужа моего и просила, чтоб он не отсылал ее от меня: "Вы еще не знаете ее, каковы у ней чувства: она умрет!" Нечего ему было делать!
Он сказал: "Смотри за ней и помогай: я не могу быть с ней - я и сам не в лучшем положении," - и ушел с племянницей в другую спальную, которая была приготовлена для матери моей".
Дальше хуже.
"Пошла я посмотреть, спокоен ли мой муж, и нашла его покойно спящего на одной кровати с племянницей, обнявшись. Моя невинность и незнание так были велики, что меня это не тронуло, да я и не секретничала. Пришедши к няне, она у меня спросила: "Что, матушка, каков он?" Я сказала: "Слава Богу, он спит очень спокойно с Верой Алек., и она его дружески обняла". Няня, посмотря на меня очень пристально и видя совершенное мое спокойствие, замолчала, только очень тяжело вздохнула".
(...)
Няня пошла приготовлять чай, а он сел подле меня. Я хотела ему показать, что я им интересовалась, и с веселым лицом сказала: "Я ходила тебя смотреть, покойно ль вы почиваете, и нашла вас в приятном сне с Верой Алек., и так я, чтоб вас не разбудить, ушла в спалъну". И вдруг на него взглянула: он весь побледнел. Я спросила, что ему сделалось?
Он долго молчал и наконец спросил, одна я была у него или с нянькой? Я сказала: "Одна", - и он меня стал чрезвычайно ласкать и смотрел мне прямо в глаза. Я так стыдилась, что и глаз моих на него не поднимала.
И сказал: "Я не знаю, хитрость ли это или точно невинность".
Я посмотрела на него и заплакала. "Почему же вы думаете обо мне так? Какую я сделала против вас хитрость? Я, право, сему не учена, а что думаю, то и говорю". Я совсем не поняла, к чему он говорил.
Между тем подали чай; я стала разливать и послала звать и племянницу. Она пришла, и я с ней ласкою поздоровалась. Напоивши их, пошла одеться.
Няня мне сказала: "Не сказывайте вашему мужу, что вы были ночью у них".
Я с удивлением спросила: "Для чего? Я не могу от него ничего скрыть. Я уж и сказала ему.
- "Да не сказали ли вы, что я знаю?"
- "Нет!"
- "Дак я вас прошу - не говорите, ежели вы меня любите".
Я взглянула на нее и сказала: "Боже мой, как вы все меня мучите! И я сама не знаю теперь, что мне делать; чему-нибудь надо быть такому, которого вы мне не хотите сказать, а я сама ничего не понимаю, да и вечно не пойму! Изволь - я тебе обещаю и не скажу, что ты знаешь"
(...)
Мать доживает последнюю неделю, ее исповедуют, причащают, проч. Муж тем временем отчитывает Анну:
"Скоро ты потеряешь мать: она худа, но уж кончатся скорее слезы твои, которые мне становятся несносны".
(..)
После похорон матери родственники говорят Анне:
"Еще тебе скажу: муж твой приходил вчерась ко мне и просил, чтоб под каким-нибудь видом оставил здесь твоего друга - Костентиновну [няню]. Я ей уж и сказала; она хотя и с горестью, но согласилась. И тебя прошу: будь благоразумна и не проси, чтоб она ехала с тобой. Надо непременно с покорностью подвергнуть себя всем опытам, которые на тебя налагает муж. Самым твоим послушанием и повиновением ты выиграешь любовь его к себе (...) Главная твоя должность будет состоять в том, чтоб без воли его ничего не предпринимать. (...) Не будь дружна с племянницей его и не открывай своего сердца ей, и что она будет с тобой говорить, и ежели тебе покажется сумнительно или неприятно, то сказывай тихонько матери [мужа, т.е. свекрови].".
(...)
Приехали в город, начались веселья у нас в доме, в которых я не могла участвовать. Племянницу свою взял к себе жить. Днем все вместе, а когда расходились спать, то ночью приходила к нам его племянница и ложилась с нами спать. А ежели ей покажется тесно или для других каких причин, которых я тогда не понимала, меня отправляли спать на канапе. (...) Свекровь моя сокрушалась обо мне и сама сон потеряла, и в одну ночь захотелось ей посмотреть, сплю ж я. Вошедши очень тихо, нашла меня лежавшую на канапе, а мужа моего с племянницей; она, придя, задрожала и вышла вон.
На другой день пришла ко мне, потому что я уж и встать не могла от боли головной. И как осталась со мной наедине, то спросила у меня, почему я сплю на канапе.
Я отвечала: "Мне сказано, что тесно Вере Алек, и беспокойно, то я и оставляю ей быть покойной, не думая о себе".
Она заплакала и укоряла меня неискренностию моей, что я ей до сих пор ничего не говорила.
Я ей отвечала, что я сочла сие лишним.
(...)
Анна тяжело заболела, у нее была горячка. Пользуясь этим, свекровь вынудила сына вернуть девочке няню Константиновну, а также выгнала прочь племянницу Веру Александровну. Муж требует у Анны, чтобы она вымолила у свекрови разрешение Вере вернуться.
"Я сказала, что мне запрещено об ней говорить, то я и не смею.
Он посмотрел на меня очень сердитым видом и сказал "Я требую, чтоб это было исполнено, иначе не получишь от меня ни любви, ни ласки, и опять все будет от тебя отнято. Я сейчас еду к ней и ночь там проведу приятнее, нежели здесь Ты думаешь, я не знаю, что это твои затеи?"
Я, заплакавши, отвечала, что в мыслях моих не было, об чем он мне говорил "И вы сами же мне сказываете, что в мою болезнь она выгната, то могла ли я тут участвовать?"
Он, ни слова не говоря, уехал.
Свекровь моя дожидалась нас долго и, не дождавшись, вошла ко мне и, увидя меня одну и расплакану, стала спрашивать.
Я ей все рассказала. Она было разгорячилась, но я сказала
"Что ж вы со мной сделаете и опять отнимете спокойствие. Ведь он будет же к ней ездить, он и сегодня хотел там ночевать, - то я не знаю, лучше ли вы сделаете? Люди могут разгласить о его поведении, то вам же неприятно будет. Ах, любезная матушка, на что вы торопились меня сделать несчастной, не узнавши прежде его характеру? К несчастью моему, я вижу, что у него нет ничего святого. Я боюсь, чтоб он и к вам не потерял уважения, тогда что вы будете делать? Находите теперь средства спасать меня, сколько можно".
И я уж не знаю, как и что было, но через несколько дней явилась Вера Ал. и совсем жить до нашего отъезду, а моя жизнь была вся в страданиях.
Муж мой приставил за мной смотрительницей свою племянницу, чтоб без нее нигде не была и ни с кем ничего не говорила, думая, что я буду жаловаться. Но у меня и в намерении не было сего.
Свекровь моя ей велела, чтоб она только день с нами была, а после ужина тотчас приходила бы в ее комнату. Но и в день, где мы сиживали одни, бывали такие мерзости, на которые невозможно было смотреть.
Но я принуждена была все выносить, потому что меня не выпускали.
Я от стыда, смотря на все это, глаза закрывала и плакала. Наконец и плакать перестала.
Я твердое предприняла намерение не жить с моим мужем, а остаться в Сибири, но я молчала до тех пор, пока не собирались".
(...)
В Великий Пост муж демонстративно ел мясо и заставлял Анну тоже его есть (расшатывал границы).
Он начал смеяться и говорил, что глупо думать, чтоб был в чем-нибудь грех. "И пора тебе все тупости оставлять, и я тебе приказываю, чтоб ты ела!"
(...)
Семья готовится к отъезду за 600 верст прочь.
"Племянница с нами же просилась и со слезами его упрашивала, и говорила, что она без него умрет. И он ей дал слою, что с ней не расстанется. (...) В один вечер мужа моего не было дома. Я пришла к свекрови и сказала, чтоб они ничего моего не укладывали. "Я с ними не поеду, хотя мне и нелегко сие сделать. Но божусь вам, что сил моих недостанет к перенесению всех мерзостей!"
Девочку уговорили не оставлять мужа. Они вместе уехали (без племянницы Веры) на его место службы, в тундру, где они прожили около года. Она описывает северное сияние. Потом ее муж в гневе оскорбил офицера, обоих послали в Петербург на разбирательство.
"Приехали в Петербург прямо в дом Михаила Матвеевича Хераскова, который был вице-президентом Берг-Коллегии. За ссору мужу моему дальнего ничего не было".
Карамышев был преподавателем химии в горном училище, а Херасков был начальником. Херасков и его жена взяли Анну к себе в дом и душевно обогрели ее.
"И так началась для меня совсем новая жизнь, и мои благодетели, увидя мою молодость, взяли меня, как дочь, и начали воспитывать. Начались мои упражнения, и мне советовали, чтоб все мое время было в занятии, да и назначили мне, когда вставать и когда приниматься за работу.
Ранное вставанье было уж для меня сначало тяжело, потому что муж мой приучил уж поздно вставать и, не умывшись, в постели пить чай.
Даже я отучена была и Богу молиться, - считывали это ненужным; в церковь мало ходила; данные мне правила матери моей совершенно стала забывать (...).
Живши у моих почтенных благодетелей, все было возобновлено. Приучили рано вставать, молиться Богу, утром заниматься хорошей книгой, которые мне давали, а не сама выбирала. (...) Муж мой тогда никакой власти надо мной не имел, и он был целые дни в корпусе; так как он заводился вновь, то и дела было много".
Портрет Хераскова -- поэта и видного государственного деятеля.
Анне было 15 лет. В доме Хераскова и его жены поэтессы Елизаветы Васильевны она прожила до 18 лет. Я не поняла, разрешали ли мужу ночевать в этом доме, все-таки кажется да. Херасков поставил на девочке педагогический эксперимент - вернул на место все опоры, расшатанные мужем (в первую очередь, с помощью религии), дал образование. Что это был "эксперимент" - считает душка-Лотман (про то, что он в этой книжке вычитал - отдельный разговор). Нормальные люди предположат, что Херасковы просто пожелели девушку, тем более, что они еще сетовали, что она замужем, и не может выйти замуж за их племянника.
Потом Херасковы собрались переезжать в Москву, Анну необходимо было выдать обратно мужу, который уже нанял отдельную квартиру. Перед отъездом Херасков сказал Анне:
"- Я с горестью расстаюсь, дочь моя, с тобой; успокойся и послушай меня. Ты теперь только начинаешь жить с мужем, и я вижу, что неизвестен тебе его и ндрав, и склонности, - то я тебе скажу. Он любит большие и шумные общества, карты - его страсть, и другой порок - не лучше карт, - то без нас его некому удерживать: он тотчас найдет компанию, которая по его склонностям, и ты его отвести от сего не можешь, но, как наивозможно, удаляйся от сих обществ!
Часто будут собрания и у вас - я это предвижу, но ты удаляйся в свой уголок и занимайся работой или чтением. Говори ему дружески и с кротостью, чтоб он оставлял пороки. Но, ежели ты приметишь, что ему неприятно - оставь и проси Бога, чтоб Он его спас.
Нельзя тебе и этого не сказать, что еще может быть, хотя я и огорчу твое кроткое и невинное сердце: он, может быть, будет иметь любовниц, и тебе будут сказывать его же сообщники нарочно, чтоб расстроить тебя с ним, - не верь, а ежели и уверишься, то им не показывай и мужу никак не говори об этом пороке, хотя тебе и горько будет.
Оставляй его в тех мыслях, что будто ты и не подозреваешь его. Он сам не будет сметь обнаружить и будет таиться от тебя и почитать тебя будет. Это только и может одно избавить вас обоих от явных ссор, но как скоро ты дашь ему чувствовать, что ты знаешь, то сама поможешь ему снять маску, и он будет развязан и дома иметь не постыдиться эту для тебя неприятность; но тебя прошу, моя неоцененная дочь, будь добродетельна и веди себя так, чтоб он тебя ничем укорить не мог и чтоб ты могла составить его славу и честь.
(...) Не жалуйся на него никому: помочь тебе никто не может. Защищай его всегда, ежели при тебе кто об нем брег дурно говорить; после сего никто не брег сметь ничего тебе говорить. (...)
Теперь же он любим Потемкиным и брег часто с ним и у него, и я уверен, что и тебя брег возить, особливо в Сарское Село, в Петергоф и в увеселительные Потемкина загородные домы; сам заниматься брег, что ему приятно, а тебя брег оставлять самой себе, и ты брешь беспрестанно с мужчинами молодыми придворными, которые тебе будут льстить и услуживать. Сам Потемкин не оставит, чтоб тебя не ласкать, то смотри, мой друг, ты брешь на самом величайшем опыте, какой может в жизни твоей случиться. Скользок путь очень для твоей добродетели".
Она снова начала жить вдвоем с мужем.
(...)
"Пошли карточные игры, пьянствы; распутные девки были их собеседницы... Я с горестью увидела предсказание моего благодетеля совершившимся, и, кроме слез, никакой отрады не было. (...) Наконец и у нас в доме началась карточная игра, и целые дни и ночи просиживали. И можно себе представить, что я слышала: шум, крик, брань, питье, сквернословие, даже драки бывали!.. Ворота тогда и двери запирали, и, кто бы ни пришел, особливо от начальника, - велено сказывать, что болен и никого не принимает.
Я в это время сиживала в самой отдаленной комнате с матушкой [свекровью] и только плакала и вспоминала мою счастливую и спокойную жизнь.
Когда они расходились, то на мужа моего взглянуть было ужасно: весь опухши, волосы дыбом, весь в грязи от денег, манжеты от рукавов оторваны; словом - самый развратный вид, какой только можно видеть! (...) Деньги, которые были за мной даны, в два годы были прожиты на карты и на девок. Вещи, которые были, - в ту же дорогу пошли... "
Друг мужа пытается склонить Анну к сексу под тем предлогом, что он же ей изменяет с проститутками, так что она имеет полное право отомстить:
"Я даже вам место скажу, где с девками бывает собрание, и там наняты бани на целое лето, где все вместе веселятся!"
Он намекает, что муж болен венерически. Анна посылает его нафиг.
Племянник благодетеля Хераскова жалуется на плохое поведение мужа Потемкину, мужу дают по шапке, он начинает обходиться с женой немного лучше.
Портрет Потемкина
Муж знакомится с одним откупщиком (типа мини-олигарх на госзаказе). И тот знакомит его с Потемкиным. Видимо, в качестве отката (?) откупщик дает мужу большую сумму денег на покупку дома, но муж проигрывает все в один вечер. Тогда откупщик купил дом на имя Анны и целиком его отделал и обставил. (Странная история, какой-то чересчур добрый дядя). Мебель и вещи в дом поставили родственники мальчиков, учившихся в кадетском корпусе (точно взятка).
Муж говорит ей, что разрешает завести любовника:
"Чтоб ты себе нашла по сердцу друга, с которым бы ты могла делить время. Я сам тебе позволяю, а ежели хочешь, то и сам тебе выберу. Выкинь, мой милый друг, из головы предрассудки глупые, которые тебе вкоренены глупыми твоими наставниками в детстве твоем! Нет греха и стыда в том, чтоб в жизни нашей веселиться! Ты все брешь - моя милая жена, и я уверен, что ты вечно меня любить будешь. А это временное удовольствие!"
Анна ему отказывает.
Как-то она сидит в спальне вместе с мужем, типа книжку читает. А пара друзей мужа, в том числе его непосредственный начальник, без доклада заходят в их дом, и без стука с радостным гоготом заваливаются в эту спальню. Она устраивает им отповедь. Тогда начальник мужа говорит ей, что за такие угрозы он будет притеснять ее брата в этом же полку и не произведет его в офицеры. Вероятно, здесь еще много всякого подтекста, который она из чувства приличия не озвучивает, м.б. речь идет о групповом сексе?
Анна отвечает начальнику, что в ответ на его шантаж она нажалуется Потемкину, и ей верят. Они уходят.
Но муж все равно требует у нее извинений перед начальником. Она отказывает, и через своих друзей обеспечивает брату офицерский чин от Потемкина. Родственники Хераскова продолжают ее наставлять:
"Ты нонче часто бываешь у князя, то берегись ласкательства и не доверяй многим; будь всегда осторожна. (...) Даже князь [Потемкин, известный ловелас] любопытствовал у меня, зная нашу дружескую связь, как та с мужем живешь и любит ли он тебя. Я отвечал, что жизнь твоя очень хороша и ты счастлива, - то и ты берегись открывать участь твою для многих причин: главная причина - узная ваше расстройство и видя тебя в такой цветущей молодости, будут многие расставлять сети для твоей добродетели.
(...) После сего разговора я стала гораздо осторожнее и с неизвестными мужчинами остерегалась короткого обхождения."
(...)
"И я иной раз с игроками принуждена была сидеть целую ночь, видела и драки, слышала и всякую мерзость от пьяных, но выйти не смела, - разве кто из игроков сжалится и упросит мужа, чтоб меня отпустил. Вышедши, бросалась в постелю и слезами обмывала подушку: вот вся моя отрада была!
В один день я узнала, что они с девками поехали на Кам. в бани, где и Президента [Президент Академии Наук Кирилл Григорьевич Разумовский] племянник был. Я поехала к ним обедать и решилась сказать президенту, который, отобедавши, поехал гулять и нам предложил. Только что мы переехали через мост по берегу, - и ридели всю компанию, после бани прогуливавшихся, и с девками. Он велел тотчас остановиться и подозвал своего племянника и моего мужа и велел им к нам сесть в карету. И поехали назад.
Он первое спросил, что за дамы с ними были?
Они ничего не отвечали, но, приехавши домой, племянника посадил под караул и не велел со двора больше ходить, а мужа моего в корпус на две недели - делать разные пробы, купы сам ездил всякий день, но не в назначенное время - иногда поутру, иногда вечером, - то муж мой и не смел отлучиться.
И после этого немного сделался получше и больше стал опасаться, а на меня очень долго сердился: две недели не говорил со мной и поставлял причиной езды президента на речку к баням."
(...)
"Наконец он, по делам, препорученным от начальника, принужден был чаще быть дома, но всегда был скучен. Сколько я ему ни говорила, что неужто я не могу усладить его жизни и разве ему приятнее быть с чужими, - он отвечал: "Разве ты думаешь, что я могу тебя променять на тех девок, о которых ты говоришь? Ты всегда моя жена и друг, а это - только для препровождения времени и для удовольствия".
- "Да что ж это такое? Я не могу понять, как без любви можно иметь любовниц? Ежели бы со мной сие случилось, то я бы перестала тебя любить, но это выходит - скотство и грех перед Богом и нарушение тех клятв, которые ты давал мне перед Евангелием! Остерегайся, мой друг, чтоб правосудие Божие не постигло тебя!"
Он засмеялся и сказал: "Как ты мила тогда, когда начинаешь филозофствовать! Я тебя уверяю, что ты называешь грехом то, что только есть наслаждение натуральное, и я не подвержен никакому ответу".
Я заплакала и замолчала, внутренно прося у Бога ему прощения. И он несколько раз меня уговаривал, чтоб я согласилась иметь любовника и выкинула бы из головы глупые предрассудки. Я просила его, чтоб он оставил меня в глупых моих мнениях и не говорил мне больше о так постыдном деле для меня."
Потом у него видимо окончательно кончились деньги и он вымолил у Потемкина назначение на должность директора банка в Иркутск. Анна уехала с мужем в Сибирь.
В Сибири в карты, наверно, играть было не с кем, да и денег не осталось. Весь свой пыл муж стал отдавать исключительно женскому полу.
(...)
"...я занемогла, и муж мой лег спать на канапе. Ночью, так как от болезни сна у меня не было и я лежала молча, опасаясь обеспокоить мужа моего, - вижу, что он встает очень тихо и подходит ко мне, спрашивает, сплю ли я?
Но я не отвечала ему, и он, уверившись, что я сплю, пошел в другую комнату, где спала девка, - и я увидела все мерзости, которые он с ней делал!
Сердце у меня кровью облилось, и я видела свое несчастие и считала худшим, нежели было, потому что дома он никогда не имел девки.
Поутру подали мне чай, и муж мой услуживал мне очень, но, видя, что я очень невесела и насилу удерживаю слезы, начал спрашивать, кто меня огорчил и что со мной сделалось?
Я отвечала, что у меня сильная боль в голове, но, кажется, он догадывался и примечал, не знаю ли я чего.
(...)
"Была у нас девочка десяти лет, которая служила матушке [свекрови, которая начала слепнуть]: водила ее и подавала, что должно; он и до этой девочки добрался. Меня не было дома. Он ее заманил в спальну, заперся, однако боялся, чтоб крик не привел кого-нибудь к нему... Девочка сама все сказала своей тетке... Тетка ее мне сказала. Что мне было делать и чем помочь? Я была одна, открыть кому я могла такие ужасные и безбожные дела? В самое это время пришел муж мой из банку, - и так разговор кончился. После я думала: "Как я открою стыд мужа моего, и помогут ли мне в том несчастий, которое я должна сносить? Нет помощника, кроме Создателя моего! Буду Его просить. Он меня не оставит!"
(...)
Один раз были мы на покосе, где неделю пробыли. Тут они многое увидели, как он ходил к девкам и всякие мерзости делал и никому не спускал - ни бабам, ни девкам, которые его часто толкали и называли самыми неприятными именами, но ему не стыдно было, только всегда запрещал им мне сказывать и грозил их высечь плетьми. Вся моя была отрада в слезах..."
(...)
В Иркутске в доме у нее служили люди клейменые и без ноздрей - все раскаявшиеся и проверенные. Она научилась их не бояться и жалеть.
"Ах, как сердце мое тогда было спокойно! Совесть моя ничем меня не упрекала, мыслей даже дурных никогда не имела, и меня меньше трогали поступки мужа моего постыдные, деланные против меня. Я веселилась тем, что он меня ничем упрекнуть не может, и я против него не была виновата, даже не обличала его в пороках. Я в Нерчинске тем была спокойнее, что дома не было у меня таких женщин, к которым бы он мог идти, и я этого не боялась, чтоб он мог пристраститься к одной: ему все равно было, красавица или безобразная, лишь бы была женщина."
Очевидно, в Нерчинске настолько было шаром покати, что муж вел себя прилично. Когда они вернулись в Иркутск, более крупный город, свекровь (которая к этому времени, бедная, почти ослепла) говорит ей:
"... я предвижу, что здесь опять твои страдания начнутся, но прошу тебя, как друг, тебе уж двадцать второй год, и я могу с тобой говорить. Скрывай, моя любезная, что ты знаешь худое поведение мужа твоего, - это одно только может его остановить, чтоб все делать явно, и по поведению твоему будет бояться обнаружить свои дела. (...)"
"Муж мой принялся опять за свои старые дела, и так как у нас была квартера очень тесна: две комнаты и на другой половине у матушки две комнаты, то ему много мешало исполнять свои похоти, и в рассуждении сего он меня часто посылал со двора под видом, чтоб не приехали ко мне гости и ему не помешали в его упражнении. И я всегда ему повиновалась, а ежели не послушаюсь его, то чрезвычайно был сердит; то, избегая всего, я уезжала, и все мои выезды были больше к губернатору, а уж ежели мне бывало очень горько, то я уезжала к нашей секретарше, которая жила за городом. И там, сидя на берегу, давала вольное течение слезам, и она со мной плакала, зная всю мою жизнь, не от меня, но от людей."
Анне уже 22 года. Все это время, уже больше девяти лет в браке, у них не было детей. Это означало, что Анна не сможет унаследовать имение мужа. И под этим предлогом, чтобы она завела ребенка хоть от кого-нибудь, муж опять начал подсовывать ей любовника.
"- Неужто ты считаешь грехом иметь, кроме меня, другого мужчину, который бы заменил меня и от которого б ты могла иметь детей? Они бы были для меня любезны, потому что твои, и это бы самое меня успокоило. Я бы сам тебе представил того человека, в котором я могу быть уверен, что он сохранит сию тайну и твою честь. А о ком я говорю, я знаю, что он тебя любит. Неужто ты мне в этом откажешь? (...) Нет, мой друг, это истинное мое желание, в котором заключается мое спокойствие, и ты не должна мне отказывать, а должна повиноваться!
- Во всем, кроме этого! Здесь границы моего к тебе повиновения и почтения! Все, что ты ни делал против меня, - я прощала, но этого простить нельзя! (...)
Он сказал:
- Как ты дурачишься! Я думал, что ты нонче умнее стала. Тебе теперь двадцать два года, то пора бы перестать называть то грехом и пороком, что служит к удовольствию человека, - и я уверен, что ежели ты размыслишь хорошенько и узнаешь того человека, который тебя страстно любит, то наконец с удовольствием согласишься! "
Идет долгий спор.
"- Я то с тобой сделаю, чего ты никогда не ожидала! (...) Вот тебе срок на три дни решить, - или приготовляйся видеть то, чего еще ты не видала!"
Самые страшные угрозы, у нее голова лопается от сраха.
В итоге выясняется, что муж хочет подложить ее под своего племянника, который живет у них в доме со своей женой. Племянник падает к ее ногам и признается в страсти, жаждет объятий. Она отказывает, он в шоке, говорит, что сам никогда бы не осмелился предложить секс:
"- Я думать никогда не смел об том, в чем теперь сделался виновным! Меня к этому подвигнул муж твой, уверя меня, что вы сами этого желаете и он согласен на это".
Она прогоняет племянника из их дома. Муж устраивает истерику и приказывает ей вернуть поклонника. Муж вещает:
"- Не беспокойся, сударыня, о моей чести: я сам умею ее сохранить, а это пустые предрассудки, которые ты называешь честью. Не мешает любить другого тебе, только умным и скромным образом, и я тебе всегда позволял и позволяю, зная и уверен, что в этом нет греха. Тебе натолковано глупыми твоими наставницами, и всяким вздором голова твоя набита; и я ничем не могу сего из тебя истребить и заставить тебя жить, как я хочу. Знай, что племянник мой опять здесь будет и возобновит свои искания!"
Анна грозится нажаловаться его начальнику -- губернатору, который к ней очень хорошо относится (все в курсе про мужа-козла). Теоретически можно выяснить, кто тогда правил, и не был ли он родней Хераскову или самой Анне.
Очередной скандал, Анна отказывается ложиться под другого мужика. Муж в ярости.
"Он вскочил в превеликом сердце и бросился ко мне. Я думала, он хочет ударить меня, но я с места не тронулась, и он только сказал самым зверским голосом:
- Я теперь знаю, что с тобой делать! Будешь жалеть, но поздно!"
На время все затихает. Примерно тогда же умирает бедная свекровь.
"В один день он опять возобновил свои предложения, чтоб я выбрала непременно себе любовника: "Я этого хочу".
Как-то был сильный сибирский мороз.
"В первом часу приехал муж мой пьян и чрезвычайно сердит, разделся и лег; я уже была в постеле. Первое - начал меня бранить и называть непокорною женою и не любящею мужа своего и что он несчастлив мной очень. Я молчала.
Наконец он сказал: "Что ты молчишь?" - вскочил, согнал меня с постели, положил с собой, а мне не велел выходить из спальны, но я вышла.
Он, увидя, что меня нет, встал, ругал, сколько ему было угодно, и вытолкнул меня на крыльцо в одной юбке и без чулок, и сени запер. Сколько от горести, а более от морозу дух у меня занимало. Вдруг вижу - идет кто-то к крыльцу на стон мой, и я узнала, что это Феклист [один из слуг с вырванными ноздрями], но я уж говорить не могла.
Он взял меня на руки и снес в баню, которая накануне была топлена, надел на меня свою шубу, затопил печь, согрел воды с шалфеем и напоил меня, и горько плакал:
"Ты, мать наша, всех нас несчастнее! Нам доставляешь покой, а сама не имеешь!"
После этого она решилась уйти от мужа, убежала в дом губернатора и его супруги, просила о помощи. Тот ее выслушал, заливаясь слезами. Но кончилось тем, что муж ползал и молил о прощении. Губернатор соединил их руки вместе и велел опять жить дружно.
***
На этом мемуары обрываются (сокращенная версия здесь; а тут более полная версия).
Рассказываю, что было дальше по сведениям из других источников.
Это продолжалось еще 10 лет.
Всего она прожила с этим упырем 19 лет. Девятнадцать лет.
Что именно он с ней делал в эти годы, на что заставлял соглашаться, и как она сопротивлялась - бог весть.
В Сибири они провели примерно десять лет, в 1789 году они вернулись в Петербург. Видимо, муж настолько истосковался по столичным радостям, что надорвался. Спустя три года после возвращения, в 1791 году, он наконец дал дуба.
Ей было к этому моменту 32 года.
Три года спустя, 15 октября 1794 г. вышла вторично замуж за Александра Федоровича Лабзина, на 8 лет моложе её. Жизнь со вторым мужем, продолжавшаяся около 29 лет, была, в противоположность жизни с Карамышевым, от которого она перенесла много страданий, исполнена счастья. Александр Лабзин был прекраснейший человек, русский философ, поэт, переводчик, издатель, религиозный просветитель и мистик, один из крупнейших деятелей русского масонства.
Лабзин на портрете Боровиковского.
С детства религиозно настроенная, склонная к мистицизму, Анна Лабзина как нельзя больше подошла к своему мужу, стала верною его сотрудницею и помощницею в его мистической деятельности; она помогала ему в его литературных работах по переводам и изданию „Сионского Вестника“, принимала участие в основанной им 15 января 1800 г. масонской ложе „Умирающего Сфинкса“, в заседания коей допускалась, в виде исключения, как „посетительница“, и живо разделяла все радости и огорчения мужа.
Когда, в 1822 г. Лабзин был выслан из Петербурга, его жена последовала за ним в ссылку сперва в г. Сенгилей, а затем в Симбирск. Похоронив мужа (он ум. 26 января 1825 г.), Лабзина переселилась в Москву, в семью профессора московского университета М. Я. Мудрова, и здесь скончалась на седьмом десятке.
Детей у неё не было. На портрете кисти Боровиковского она изображена со своей воспитанницей, племянницей профессора — Софьей Алексеевной Мудровой.
А вот из википедии про ее первого мужа.
Александр Матвеевич Карамышев (1744 — 1791) — российский натуралист, химик, член-корреспондент Петербургской академии наук (1779), корреспондент Стокгольмской королевской академии наук.
Карамышев собрал все известные в то время сведения о растениях Сибири. По результатам своих исследований написал и защитил диссертацию на латинском языке Necessitas Promovendae Historia Naturalis In Rossia («О необходимости развития естественной истории в России»
под руководством Карла Линнея; защита прошла в мае 1764 года в Уппсале. Диссертация Карамышева вошла в 7-й том Amoenitates Academicae («Академических досугов», 1749—1790), десятитомной работы Карла Линнея, объединившей диссертации, написанные им для своих студентов и отчасти самими студентами. Седьмой том был издан в 1769 году в Стокгольме и переиздан в 1789 году в Эрлангене.
Карамышев вернулся в Россию в 1773 году. Преподавал химию и металлургию в Санкт-Петербурге в Горном училище после его открытия. С 1773 по 1778 год состоял на должности маркшейдера при Берг-коллегии. В 1779 году занял место директора иркутской банковской ассигнационной конторы до 1789 года. Временно был назначен на должность начальника Нерчинских горных заводов в 1780—1781 годах. За это время открыл пять новых рудников, поднял производительность добычи серебра. В 1790 году получил чин коллежского советника в Горной экспедиции.
Проводил опыты по изготовлению искусственных драгоценных камней. Занимался аффинажем серебра. Подтвердил состав алмазов. Предложил рецепт изготовления кармина (1789).
Именем учёного назван отрог на известном Шерловогорском месторождении берилла и топаза в Восточном Забайкалье.
Бюст Лабзиной, скульптор И. Прокофьев (фото мое)
***
А вот интересно пишет о Карамышеве Лотман - мол, Лабзина такая ханжа, и откуда мы знаем, что муж действительно развратничал? Может, он приходил с грязными руками и ночью не от игральных карт, а потому что эксперименты ставил химические. Прелесть ученый. А изнасилование 10-летней девочки, о котором прямым текстом сказано в воспоминаниях, это опыт тоже был химический, интересно, или минералогический? Сходите по ссылке, насладитесь Лотманом.
Жалко бедную Анну, но здорово, что история так хорошо кончилась. А сколько было таких, которые кончились плохо, и таких, о которых не осталось никаких письменных воспоминаний....
Анна Лабзина
UPD:
ого, какой пышный виктимблейминг в комментариях! "раз он был великий ученый, значит она все врет!"
Во-первых, он нифига не великий. И кстати, посмотрите на локализацию его трудовых приступов (Европа до свадьбы, и тот самый необитаемый Нерчинск).
Да, а по поводу того, как внимательно Лотман читал и оценивал этот текст, сравните. Она пишет: "Наконец и у нас в доме началась карточная игра, и целые дни и ночи просиживали.(...) Я в это время сиживала в самой отдаленной комнате (...) Когда они расходились, то на мужа моего взглянуть было ужасно: весь опухши, волосы дыбом, весь в грязи от денег, манжеты от рукавов оторваны". Лотман пишет: "Мемуаристка сообщает, что в Петербурге ее муж целые ночи проводил за карточной игрой, оставляя ее одну, и приходил домой с грязными от карт руками. В этом описании реальностью является лишь ночное отсутствие и грязные руки Карамышева. Причины же того и другого принадлежат интерпретации мемуаристки".
(c)
Вот воспоминания Анны Евдокимовны, урожденной Яковлевой, которые были написаны где-то в начале 19 века, найдены в ее бумагах и опубликованы только в 1903 году. (Если бы сняли по этому фильм, тонкий, психологический, костюмный, в дворцовых декорациях, то вышло бы сильно, практически "Скандальная леди У". Но наши, конечно, не смогут).
Предыстория: в 1772 году ее мать тяжело заболела. Девочке было 13 лет. Друг семьи Александр Матвеевич Карамышев воспользовался состоянием матери и получил от нее разрешение на свадьбу с девочкой. Его мать (будущая свекровь) была близкой подругой умирающей, и все решили, что это хорошее дело.
читать дальшеОни обвенчались, мать еще была жива, но умирала. Спустя неделю после свадьбы больную решили везти в город. Муж не дал Анне ехать в одной карете с умирающей матерью, а когда та стала проситься, наорал на новобрачную. Началось закручивание гаек:
"Он мне отвечал, что "ты еще не знаешь тех великих обязанностей, которые ты должна иметь к мужу, то я тебя научу!" И сказал таким голосом, что у меня сердце замерло от страха.
И я замолчала, но слез остановить не могла.
С нами сидела его любимая племянница, которая смеялась моей горести и ему говорила: "Я удивляюсь, что вы не уймете ее: мне уж скушно смотреть на ее пустые слезы!"
После ужина мы пошли спать. Она [племянница] стала с дядей прощаться и заплакала. Он встревожился и сказал ей:
"Отчего ты, моя милая, огорчаешься? Я знаю, твоя любовь ко мне так велика, что тягостно для тебя и ночь проводить, не видавши меня. А жена моя с радостию бы осталась бы при матери своей: вот какая розница между вами, - то я не допущу, чтоб ты где-нибудь спала, кроме нашей спальны".
Я молчала, а няня моя зарыдала и вышла вон, сказавши:
"Вот участь моего ангела!"
Муж мой чрезвычайно рассердился и сказал мне:
"Ты с ней навсегда расстанешься и запрещаю тебе с ней говорить, и чтоб она при тебе никогда не была!"
А племянница ему сказала:
"Я боюсь, чтоб она не сказала вашей матушке, то не лучше ж будет ее отправить в деревню тотчас?"
Я сказала, что сего сделать нельзя - она одна остается, которая может быть около больной.
Он запретил Анне рассказывать что угодно своей матери, а также свекрови, или кому угодно, например подругам.
Муж захотел разлучить Анну с любимой старой нянюшкой. Анна едва умолила оставить при ней прислугу:
"Ежели вы меня любите, то дайте мне слою не запрещать мне быть с матерью и няней. Я ничего не буду с ними говорить такого, которое вам не угодно. Вы сами мне предпишете, что говорить и что не говорить. Я вам обещаюсь никогда с ними не быть наедине, а буду в присутствии вашей матери, которая будет слышать мои разговоры и видеть мои поступки. Я теперь скорее откроюсь ей, нежели моей матери: мне так сказано, что она заступила место моих друзей".
Он посмотрел на меня пристально и сказал: "Вы не должны говорить и моей матери все. Я не хочу, чтоб она знала все то, что происходит в твоем сердце и между нами".
Я сделалась точно деревянная и молчала несколько времени; даже и слезы мои остановились, дух у меня заняло, и дыхание становилось очень тяжело.
Он испугался, побежал за водой, и няня его увидела встревоженного, спросила, что с ним сделалось; он только крычал: "Воды!" Она налила воды и сама побежала ко мне, сказавши: "Теперь меня никто не удержит!"
Пришедши ко мне и увидя меня бледную и расплаканную, затряслась и дала пить воды.
У меня и вода не проходила: я глотать не могла.
Она бросилась на колени перед мужа моего и просила, чтоб он не отсылал ее от меня: "Вы еще не знаете ее, каковы у ней чувства: она умрет!" Нечего ему было делать!
Он сказал: "Смотри за ней и помогай: я не могу быть с ней - я и сам не в лучшем положении," - и ушел с племянницей в другую спальную, которая была приготовлена для матери моей".
Дальше хуже.
"Пошла я посмотреть, спокоен ли мой муж, и нашла его покойно спящего на одной кровати с племянницей, обнявшись. Моя невинность и незнание так были велики, что меня это не тронуло, да я и не секретничала. Пришедши к няне, она у меня спросила: "Что, матушка, каков он?" Я сказала: "Слава Богу, он спит очень спокойно с Верой Алек., и она его дружески обняла". Няня, посмотря на меня очень пристально и видя совершенное мое спокойствие, замолчала, только очень тяжело вздохнула".
(...)
Няня пошла приготовлять чай, а он сел подле меня. Я хотела ему показать, что я им интересовалась, и с веселым лицом сказала: "Я ходила тебя смотреть, покойно ль вы почиваете, и нашла вас в приятном сне с Верой Алек., и так я, чтоб вас не разбудить, ушла в спалъну". И вдруг на него взглянула: он весь побледнел. Я спросила, что ему сделалось?
Он долго молчал и наконец спросил, одна я была у него или с нянькой? Я сказала: "Одна", - и он меня стал чрезвычайно ласкать и смотрел мне прямо в глаза. Я так стыдилась, что и глаз моих на него не поднимала.
И сказал: "Я не знаю, хитрость ли это или точно невинность".
Я посмотрела на него и заплакала. "Почему же вы думаете обо мне так? Какую я сделала против вас хитрость? Я, право, сему не учена, а что думаю, то и говорю". Я совсем не поняла, к чему он говорил.
Между тем подали чай; я стала разливать и послала звать и племянницу. Она пришла, и я с ней ласкою поздоровалась. Напоивши их, пошла одеться.
Няня мне сказала: "Не сказывайте вашему мужу, что вы были ночью у них".
Я с удивлением спросила: "Для чего? Я не могу от него ничего скрыть. Я уж и сказала ему.
- "Да не сказали ли вы, что я знаю?"
- "Нет!"
- "Дак я вас прошу - не говорите, ежели вы меня любите".
Я взглянула на нее и сказала: "Боже мой, как вы все меня мучите! И я сама не знаю теперь, что мне делать; чему-нибудь надо быть такому, которого вы мне не хотите сказать, а я сама ничего не понимаю, да и вечно не пойму! Изволь - я тебе обещаю и не скажу, что ты знаешь"
(...)
Мать доживает последнюю неделю, ее исповедуют, причащают, проч. Муж тем временем отчитывает Анну:
"Скоро ты потеряешь мать: она худа, но уж кончатся скорее слезы твои, которые мне становятся несносны".
(..)
После похорон матери родственники говорят Анне:
"Еще тебе скажу: муж твой приходил вчерась ко мне и просил, чтоб под каким-нибудь видом оставил здесь твоего друга - Костентиновну [няню]. Я ей уж и сказала; она хотя и с горестью, но согласилась. И тебя прошу: будь благоразумна и не проси, чтоб она ехала с тобой. Надо непременно с покорностью подвергнуть себя всем опытам, которые на тебя налагает муж. Самым твоим послушанием и повиновением ты выиграешь любовь его к себе (...) Главная твоя должность будет состоять в том, чтоб без воли его ничего не предпринимать. (...) Не будь дружна с племянницей его и не открывай своего сердца ей, и что она будет с тобой говорить, и ежели тебе покажется сумнительно или неприятно, то сказывай тихонько матери [мужа, т.е. свекрови].".
(...)
Приехали в город, начались веселья у нас в доме, в которых я не могла участвовать. Племянницу свою взял к себе жить. Днем все вместе, а когда расходились спать, то ночью приходила к нам его племянница и ложилась с нами спать. А ежели ей покажется тесно или для других каких причин, которых я тогда не понимала, меня отправляли спать на канапе. (...) Свекровь моя сокрушалась обо мне и сама сон потеряла, и в одну ночь захотелось ей посмотреть, сплю ж я. Вошедши очень тихо, нашла меня лежавшую на канапе, а мужа моего с племянницей; она, придя, задрожала и вышла вон.
На другой день пришла ко мне, потому что я уж и встать не могла от боли головной. И как осталась со мной наедине, то спросила у меня, почему я сплю на канапе.
Я отвечала: "Мне сказано, что тесно Вере Алек, и беспокойно, то я и оставляю ей быть покойной, не думая о себе".
Она заплакала и укоряла меня неискренностию моей, что я ей до сих пор ничего не говорила.
Я ей отвечала, что я сочла сие лишним.
(...)
Анна тяжело заболела, у нее была горячка. Пользуясь этим, свекровь вынудила сына вернуть девочке няню Константиновну, а также выгнала прочь племянницу Веру Александровну. Муж требует у Анны, чтобы она вымолила у свекрови разрешение Вере вернуться.
"Я сказала, что мне запрещено об ней говорить, то я и не смею.
Он посмотрел на меня очень сердитым видом и сказал "Я требую, чтоб это было исполнено, иначе не получишь от меня ни любви, ни ласки, и опять все будет от тебя отнято. Я сейчас еду к ней и ночь там проведу приятнее, нежели здесь Ты думаешь, я не знаю, что это твои затеи?"
Я, заплакавши, отвечала, что в мыслях моих не было, об чем он мне говорил "И вы сами же мне сказываете, что в мою болезнь она выгната, то могла ли я тут участвовать?"
Он, ни слова не говоря, уехал.
Свекровь моя дожидалась нас долго и, не дождавшись, вошла ко мне и, увидя меня одну и расплакану, стала спрашивать.
Я ей все рассказала. Она было разгорячилась, но я сказала
"Что ж вы со мной сделаете и опять отнимете спокойствие. Ведь он будет же к ней ездить, он и сегодня хотел там ночевать, - то я не знаю, лучше ли вы сделаете? Люди могут разгласить о его поведении, то вам же неприятно будет. Ах, любезная матушка, на что вы торопились меня сделать несчастной, не узнавши прежде его характеру? К несчастью моему, я вижу, что у него нет ничего святого. Я боюсь, чтоб он и к вам не потерял уважения, тогда что вы будете делать? Находите теперь средства спасать меня, сколько можно".
И я уж не знаю, как и что было, но через несколько дней явилась Вера Ал. и совсем жить до нашего отъезду, а моя жизнь была вся в страданиях.
Муж мой приставил за мной смотрительницей свою племянницу, чтоб без нее нигде не была и ни с кем ничего не говорила, думая, что я буду жаловаться. Но у меня и в намерении не было сего.
Свекровь моя ей велела, чтоб она только день с нами была, а после ужина тотчас приходила бы в ее комнату. Но и в день, где мы сиживали одни, бывали такие мерзости, на которые невозможно было смотреть.
Но я принуждена была все выносить, потому что меня не выпускали.
Я от стыда, смотря на все это, глаза закрывала и плакала. Наконец и плакать перестала.
Я твердое предприняла намерение не жить с моим мужем, а остаться в Сибири, но я молчала до тех пор, пока не собирались".
(...)
В Великий Пост муж демонстративно ел мясо и заставлял Анну тоже его есть (расшатывал границы).
Он начал смеяться и говорил, что глупо думать, чтоб был в чем-нибудь грех. "И пора тебе все тупости оставлять, и я тебе приказываю, чтоб ты ела!"
(...)
Семья готовится к отъезду за 600 верст прочь.
"Племянница с нами же просилась и со слезами его упрашивала, и говорила, что она без него умрет. И он ей дал слою, что с ней не расстанется. (...) В один вечер мужа моего не было дома. Я пришла к свекрови и сказала, чтоб они ничего моего не укладывали. "Я с ними не поеду, хотя мне и нелегко сие сделать. Но божусь вам, что сил моих недостанет к перенесению всех мерзостей!"
Девочку уговорили не оставлять мужа. Они вместе уехали (без племянницы Веры) на его место службы, в тундру, где они прожили около года. Она описывает северное сияние. Потом ее муж в гневе оскорбил офицера, обоих послали в Петербург на разбирательство.
"Приехали в Петербург прямо в дом Михаила Матвеевича Хераскова, который был вице-президентом Берг-Коллегии. За ссору мужу моему дальнего ничего не было".
Карамышев был преподавателем химии в горном училище, а Херасков был начальником. Херасков и его жена взяли Анну к себе в дом и душевно обогрели ее.
"И так началась для меня совсем новая жизнь, и мои благодетели, увидя мою молодость, взяли меня, как дочь, и начали воспитывать. Начались мои упражнения, и мне советовали, чтоб все мое время было в занятии, да и назначили мне, когда вставать и когда приниматься за работу.
Ранное вставанье было уж для меня сначало тяжело, потому что муж мой приучил уж поздно вставать и, не умывшись, в постели пить чай.
Даже я отучена была и Богу молиться, - считывали это ненужным; в церковь мало ходила; данные мне правила матери моей совершенно стала забывать (...).
Живши у моих почтенных благодетелей, все было возобновлено. Приучили рано вставать, молиться Богу, утром заниматься хорошей книгой, которые мне давали, а не сама выбирала. (...) Муж мой тогда никакой власти надо мной не имел, и он был целые дни в корпусе; так как он заводился вновь, то и дела было много".
Портрет Хераскова -- поэта и видного государственного деятеля.
Анне было 15 лет. В доме Хераскова и его жены поэтессы Елизаветы Васильевны она прожила до 18 лет. Я не поняла, разрешали ли мужу ночевать в этом доме, все-таки кажется да. Херасков поставил на девочке педагогический эксперимент - вернул на место все опоры, расшатанные мужем (в первую очередь, с помощью религии), дал образование. Что это был "эксперимент" - считает душка-Лотман (про то, что он в этой книжке вычитал - отдельный разговор). Нормальные люди предположат, что Херасковы просто пожелели девушку, тем более, что они еще сетовали, что она замужем, и не может выйти замуж за их племянника.
Потом Херасковы собрались переезжать в Москву, Анну необходимо было выдать обратно мужу, который уже нанял отдельную квартиру. Перед отъездом Херасков сказал Анне:
"- Я с горестью расстаюсь, дочь моя, с тобой; успокойся и послушай меня. Ты теперь только начинаешь жить с мужем, и я вижу, что неизвестен тебе его и ндрав, и склонности, - то я тебе скажу. Он любит большие и шумные общества, карты - его страсть, и другой порок - не лучше карт, - то без нас его некому удерживать: он тотчас найдет компанию, которая по его склонностям, и ты его отвести от сего не можешь, но, как наивозможно, удаляйся от сих обществ!
Часто будут собрания и у вас - я это предвижу, но ты удаляйся в свой уголок и занимайся работой или чтением. Говори ему дружески и с кротостью, чтоб он оставлял пороки. Но, ежели ты приметишь, что ему неприятно - оставь и проси Бога, чтоб Он его спас.
Нельзя тебе и этого не сказать, что еще может быть, хотя я и огорчу твое кроткое и невинное сердце: он, может быть, будет иметь любовниц, и тебе будут сказывать его же сообщники нарочно, чтоб расстроить тебя с ним, - не верь, а ежели и уверишься, то им не показывай и мужу никак не говори об этом пороке, хотя тебе и горько будет.
Оставляй его в тех мыслях, что будто ты и не подозреваешь его. Он сам не будет сметь обнаружить и будет таиться от тебя и почитать тебя будет. Это только и может одно избавить вас обоих от явных ссор, но как скоро ты дашь ему чувствовать, что ты знаешь, то сама поможешь ему снять маску, и он будет развязан и дома иметь не постыдиться эту для тебя неприятность; но тебя прошу, моя неоцененная дочь, будь добродетельна и веди себя так, чтоб он тебя ничем укорить не мог и чтоб ты могла составить его славу и честь.
(...) Не жалуйся на него никому: помочь тебе никто не может. Защищай его всегда, ежели при тебе кто об нем брег дурно говорить; после сего никто не брег сметь ничего тебе говорить. (...)
Теперь же он любим Потемкиным и брег часто с ним и у него, и я уверен, что и тебя брег возить, особливо в Сарское Село, в Петергоф и в увеселительные Потемкина загородные домы; сам заниматься брег, что ему приятно, а тебя брег оставлять самой себе, и ты брешь беспрестанно с мужчинами молодыми придворными, которые тебе будут льстить и услуживать. Сам Потемкин не оставит, чтоб тебя не ласкать, то смотри, мой друг, ты брешь на самом величайшем опыте, какой может в жизни твоей случиться. Скользок путь очень для твоей добродетели".
Она снова начала жить вдвоем с мужем.
(...)
"Пошли карточные игры, пьянствы; распутные девки были их собеседницы... Я с горестью увидела предсказание моего благодетеля совершившимся, и, кроме слез, никакой отрады не было. (...) Наконец и у нас в доме началась карточная игра, и целые дни и ночи просиживали. И можно себе представить, что я слышала: шум, крик, брань, питье, сквернословие, даже драки бывали!.. Ворота тогда и двери запирали, и, кто бы ни пришел, особливо от начальника, - велено сказывать, что болен и никого не принимает.
Я в это время сиживала в самой отдаленной комнате с матушкой [свекровью] и только плакала и вспоминала мою счастливую и спокойную жизнь.
Когда они расходились, то на мужа моего взглянуть было ужасно: весь опухши, волосы дыбом, весь в грязи от денег, манжеты от рукавов оторваны; словом - самый развратный вид, какой только можно видеть! (...) Деньги, которые были за мной даны, в два годы были прожиты на карты и на девок. Вещи, которые были, - в ту же дорогу пошли... "
Друг мужа пытается склонить Анну к сексу под тем предлогом, что он же ей изменяет с проститутками, так что она имеет полное право отомстить:
"Я даже вам место скажу, где с девками бывает собрание, и там наняты бани на целое лето, где все вместе веселятся!"
Он намекает, что муж болен венерически. Анна посылает его нафиг.
Племянник благодетеля Хераскова жалуется на плохое поведение мужа Потемкину, мужу дают по шапке, он начинает обходиться с женой немного лучше.
Портрет Потемкина
Муж знакомится с одним откупщиком (типа мини-олигарх на госзаказе). И тот знакомит его с Потемкиным. Видимо, в качестве отката (?) откупщик дает мужу большую сумму денег на покупку дома, но муж проигрывает все в один вечер. Тогда откупщик купил дом на имя Анны и целиком его отделал и обставил. (Странная история, какой-то чересчур добрый дядя). Мебель и вещи в дом поставили родственники мальчиков, учившихся в кадетском корпусе (точно взятка).
Муж говорит ей, что разрешает завести любовника:
"Чтоб ты себе нашла по сердцу друга, с которым бы ты могла делить время. Я сам тебе позволяю, а ежели хочешь, то и сам тебе выберу. Выкинь, мой милый друг, из головы предрассудки глупые, которые тебе вкоренены глупыми твоими наставниками в детстве твоем! Нет греха и стыда в том, чтоб в жизни нашей веселиться! Ты все брешь - моя милая жена, и я уверен, что ты вечно меня любить будешь. А это временное удовольствие!"
Анна ему отказывает.
Как-то она сидит в спальне вместе с мужем, типа книжку читает. А пара друзей мужа, в том числе его непосредственный начальник, без доклада заходят в их дом, и без стука с радостным гоготом заваливаются в эту спальню. Она устраивает им отповедь. Тогда начальник мужа говорит ей, что за такие угрозы он будет притеснять ее брата в этом же полку и не произведет его в офицеры. Вероятно, здесь еще много всякого подтекста, который она из чувства приличия не озвучивает, м.б. речь идет о групповом сексе?
Анна отвечает начальнику, что в ответ на его шантаж она нажалуется Потемкину, и ей верят. Они уходят.
Но муж все равно требует у нее извинений перед начальником. Она отказывает, и через своих друзей обеспечивает брату офицерский чин от Потемкина. Родственники Хераскова продолжают ее наставлять:
"Ты нонче часто бываешь у князя, то берегись ласкательства и не доверяй многим; будь всегда осторожна. (...) Даже князь [Потемкин, известный ловелас] любопытствовал у меня, зная нашу дружескую связь, как та с мужем живешь и любит ли он тебя. Я отвечал, что жизнь твоя очень хороша и ты счастлива, - то и ты берегись открывать участь твою для многих причин: главная причина - узная ваше расстройство и видя тебя в такой цветущей молодости, будут многие расставлять сети для твоей добродетели.
(...) После сего разговора я стала гораздо осторожнее и с неизвестными мужчинами остерегалась короткого обхождения."
(...)
"И я иной раз с игроками принуждена была сидеть целую ночь, видела и драки, слышала и всякую мерзость от пьяных, но выйти не смела, - разве кто из игроков сжалится и упросит мужа, чтоб меня отпустил. Вышедши, бросалась в постелю и слезами обмывала подушку: вот вся моя отрада была!
В один день я узнала, что они с девками поехали на Кам. в бани, где и Президента [Президент Академии Наук Кирилл Григорьевич Разумовский] племянник был. Я поехала к ним обедать и решилась сказать президенту, который, отобедавши, поехал гулять и нам предложил. Только что мы переехали через мост по берегу, - и ридели всю компанию, после бани прогуливавшихся, и с девками. Он велел тотчас остановиться и подозвал своего племянника и моего мужа и велел им к нам сесть в карету. И поехали назад.
Он первое спросил, что за дамы с ними были?
Они ничего не отвечали, но, приехавши домой, племянника посадил под караул и не велел со двора больше ходить, а мужа моего в корпус на две недели - делать разные пробы, купы сам ездил всякий день, но не в назначенное время - иногда поутру, иногда вечером, - то муж мой и не смел отлучиться.
И после этого немного сделался получше и больше стал опасаться, а на меня очень долго сердился: две недели не говорил со мной и поставлял причиной езды президента на речку к баням."
(...)
"Наконец он, по делам, препорученным от начальника, принужден был чаще быть дома, но всегда был скучен. Сколько я ему ни говорила, что неужто я не могу усладить его жизни и разве ему приятнее быть с чужими, - он отвечал: "Разве ты думаешь, что я могу тебя променять на тех девок, о которых ты говоришь? Ты всегда моя жена и друг, а это - только для препровождения времени и для удовольствия".
- "Да что ж это такое? Я не могу понять, как без любви можно иметь любовниц? Ежели бы со мной сие случилось, то я бы перестала тебя любить, но это выходит - скотство и грех перед Богом и нарушение тех клятв, которые ты давал мне перед Евангелием! Остерегайся, мой друг, чтоб правосудие Божие не постигло тебя!"
Он засмеялся и сказал: "Как ты мила тогда, когда начинаешь филозофствовать! Я тебя уверяю, что ты называешь грехом то, что только есть наслаждение натуральное, и я не подвержен никакому ответу".
Я заплакала и замолчала, внутренно прося у Бога ему прощения. И он несколько раз меня уговаривал, чтоб я согласилась иметь любовника и выкинула бы из головы глупые предрассудки. Я просила его, чтоб он оставил меня в глупых моих мнениях и не говорил мне больше о так постыдном деле для меня."
Потом у него видимо окончательно кончились деньги и он вымолил у Потемкина назначение на должность директора банка в Иркутск. Анна уехала с мужем в Сибирь.
В Сибири в карты, наверно, играть было не с кем, да и денег не осталось. Весь свой пыл муж стал отдавать исключительно женскому полу.
(...)
"...я занемогла, и муж мой лег спать на канапе. Ночью, так как от болезни сна у меня не было и я лежала молча, опасаясь обеспокоить мужа моего, - вижу, что он встает очень тихо и подходит ко мне, спрашивает, сплю ли я?
Но я не отвечала ему, и он, уверившись, что я сплю, пошел в другую комнату, где спала девка, - и я увидела все мерзости, которые он с ней делал!
Сердце у меня кровью облилось, и я видела свое несчастие и считала худшим, нежели было, потому что дома он никогда не имел девки.
Поутру подали мне чай, и муж мой услуживал мне очень, но, видя, что я очень невесела и насилу удерживаю слезы, начал спрашивать, кто меня огорчил и что со мной сделалось?
Я отвечала, что у меня сильная боль в голове, но, кажется, он догадывался и примечал, не знаю ли я чего.
(...)
"Была у нас девочка десяти лет, которая служила матушке [свекрови, которая начала слепнуть]: водила ее и подавала, что должно; он и до этой девочки добрался. Меня не было дома. Он ее заманил в спальну, заперся, однако боялся, чтоб крик не привел кого-нибудь к нему... Девочка сама все сказала своей тетке... Тетка ее мне сказала. Что мне было делать и чем помочь? Я была одна, открыть кому я могла такие ужасные и безбожные дела? В самое это время пришел муж мой из банку, - и так разговор кончился. После я думала: "Как я открою стыд мужа моего, и помогут ли мне в том несчастий, которое я должна сносить? Нет помощника, кроме Создателя моего! Буду Его просить. Он меня не оставит!"
(...)
Один раз были мы на покосе, где неделю пробыли. Тут они многое увидели, как он ходил к девкам и всякие мерзости делал и никому не спускал - ни бабам, ни девкам, которые его часто толкали и называли самыми неприятными именами, но ему не стыдно было, только всегда запрещал им мне сказывать и грозил их высечь плетьми. Вся моя была отрада в слезах..."
(...)
В Иркутске в доме у нее служили люди клейменые и без ноздрей - все раскаявшиеся и проверенные. Она научилась их не бояться и жалеть.
"Ах, как сердце мое тогда было спокойно! Совесть моя ничем меня не упрекала, мыслей даже дурных никогда не имела, и меня меньше трогали поступки мужа моего постыдные, деланные против меня. Я веселилась тем, что он меня ничем упрекнуть не может, и я против него не была виновата, даже не обличала его в пороках. Я в Нерчинске тем была спокойнее, что дома не было у меня таких женщин, к которым бы он мог идти, и я этого не боялась, чтоб он мог пристраститься к одной: ему все равно было, красавица или безобразная, лишь бы была женщина."
Очевидно, в Нерчинске настолько было шаром покати, что муж вел себя прилично. Когда они вернулись в Иркутск, более крупный город, свекровь (которая к этому времени, бедная, почти ослепла) говорит ей:
"... я предвижу, что здесь опять твои страдания начнутся, но прошу тебя, как друг, тебе уж двадцать второй год, и я могу с тобой говорить. Скрывай, моя любезная, что ты знаешь худое поведение мужа твоего, - это одно только может его остановить, чтоб все делать явно, и по поведению твоему будет бояться обнаружить свои дела. (...)"
"Муж мой принялся опять за свои старые дела, и так как у нас была квартера очень тесна: две комнаты и на другой половине у матушки две комнаты, то ему много мешало исполнять свои похоти, и в рассуждении сего он меня часто посылал со двора под видом, чтоб не приехали ко мне гости и ему не помешали в его упражнении. И я всегда ему повиновалась, а ежели не послушаюсь его, то чрезвычайно был сердит; то, избегая всего, я уезжала, и все мои выезды были больше к губернатору, а уж ежели мне бывало очень горько, то я уезжала к нашей секретарше, которая жила за городом. И там, сидя на берегу, давала вольное течение слезам, и она со мной плакала, зная всю мою жизнь, не от меня, но от людей."
Анне уже 22 года. Все это время, уже больше девяти лет в браке, у них не было детей. Это означало, что Анна не сможет унаследовать имение мужа. И под этим предлогом, чтобы она завела ребенка хоть от кого-нибудь, муж опять начал подсовывать ей любовника.
"- Неужто ты считаешь грехом иметь, кроме меня, другого мужчину, который бы заменил меня и от которого б ты могла иметь детей? Они бы были для меня любезны, потому что твои, и это бы самое меня успокоило. Я бы сам тебе представил того человека, в котором я могу быть уверен, что он сохранит сию тайну и твою честь. А о ком я говорю, я знаю, что он тебя любит. Неужто ты мне в этом откажешь? (...) Нет, мой друг, это истинное мое желание, в котором заключается мое спокойствие, и ты не должна мне отказывать, а должна повиноваться!
- Во всем, кроме этого! Здесь границы моего к тебе повиновения и почтения! Все, что ты ни делал против меня, - я прощала, но этого простить нельзя! (...)
Он сказал:
- Как ты дурачишься! Я думал, что ты нонче умнее стала. Тебе теперь двадцать два года, то пора бы перестать называть то грехом и пороком, что служит к удовольствию человека, - и я уверен, что ежели ты размыслишь хорошенько и узнаешь того человека, который тебя страстно любит, то наконец с удовольствием согласишься! "
Идет долгий спор.
"- Я то с тобой сделаю, чего ты никогда не ожидала! (...) Вот тебе срок на три дни решить, - или приготовляйся видеть то, чего еще ты не видала!"
Самые страшные угрозы, у нее голова лопается от сраха.
В итоге выясняется, что муж хочет подложить ее под своего племянника, который живет у них в доме со своей женой. Племянник падает к ее ногам и признается в страсти, жаждет объятий. Она отказывает, он в шоке, говорит, что сам никогда бы не осмелился предложить секс:
"- Я думать никогда не смел об том, в чем теперь сделался виновным! Меня к этому подвигнул муж твой, уверя меня, что вы сами этого желаете и он согласен на это".
Она прогоняет племянника из их дома. Муж устраивает истерику и приказывает ей вернуть поклонника. Муж вещает:
"- Не беспокойся, сударыня, о моей чести: я сам умею ее сохранить, а это пустые предрассудки, которые ты называешь честью. Не мешает любить другого тебе, только умным и скромным образом, и я тебе всегда позволял и позволяю, зная и уверен, что в этом нет греха. Тебе натолковано глупыми твоими наставницами, и всяким вздором голова твоя набита; и я ничем не могу сего из тебя истребить и заставить тебя жить, как я хочу. Знай, что племянник мой опять здесь будет и возобновит свои искания!"
Анна грозится нажаловаться его начальнику -- губернатору, который к ней очень хорошо относится (все в курсе про мужа-козла). Теоретически можно выяснить, кто тогда правил, и не был ли он родней Хераскову или самой Анне.
Очередной скандал, Анна отказывается ложиться под другого мужика. Муж в ярости.
"Он вскочил в превеликом сердце и бросился ко мне. Я думала, он хочет ударить меня, но я с места не тронулась, и он только сказал самым зверским голосом:
- Я теперь знаю, что с тобой делать! Будешь жалеть, но поздно!"
На время все затихает. Примерно тогда же умирает бедная свекровь.
"В один день он опять возобновил свои предложения, чтоб я выбрала непременно себе любовника: "Я этого хочу".
Как-то был сильный сибирский мороз.
"В первом часу приехал муж мой пьян и чрезвычайно сердит, разделся и лег; я уже была в постеле. Первое - начал меня бранить и называть непокорною женою и не любящею мужа своего и что он несчастлив мной очень. Я молчала.
Наконец он сказал: "Что ты молчишь?" - вскочил, согнал меня с постели, положил с собой, а мне не велел выходить из спальны, но я вышла.
Он, увидя, что меня нет, встал, ругал, сколько ему было угодно, и вытолкнул меня на крыльцо в одной юбке и без чулок, и сени запер. Сколько от горести, а более от морозу дух у меня занимало. Вдруг вижу - идет кто-то к крыльцу на стон мой, и я узнала, что это Феклист [один из слуг с вырванными ноздрями], но я уж говорить не могла.
Он взял меня на руки и снес в баню, которая накануне была топлена, надел на меня свою шубу, затопил печь, согрел воды с шалфеем и напоил меня, и горько плакал:
"Ты, мать наша, всех нас несчастнее! Нам доставляешь покой, а сама не имеешь!"
После этого она решилась уйти от мужа, убежала в дом губернатора и его супруги, просила о помощи. Тот ее выслушал, заливаясь слезами. Но кончилось тем, что муж ползал и молил о прощении. Губернатор соединил их руки вместе и велел опять жить дружно.
***
На этом мемуары обрываются (сокращенная версия здесь; а тут более полная версия).
Рассказываю, что было дальше по сведениям из других источников.
Это продолжалось еще 10 лет.
Всего она прожила с этим упырем 19 лет. Девятнадцать лет.
Что именно он с ней делал в эти годы, на что заставлял соглашаться, и как она сопротивлялась - бог весть.
В Сибири они провели примерно десять лет, в 1789 году они вернулись в Петербург. Видимо, муж настолько истосковался по столичным радостям, что надорвался. Спустя три года после возвращения, в 1791 году, он наконец дал дуба.
Ей было к этому моменту 32 года.
Три года спустя, 15 октября 1794 г. вышла вторично замуж за Александра Федоровича Лабзина, на 8 лет моложе её. Жизнь со вторым мужем, продолжавшаяся около 29 лет, была, в противоположность жизни с Карамышевым, от которого она перенесла много страданий, исполнена счастья. Александр Лабзин был прекраснейший человек, русский философ, поэт, переводчик, издатель, религиозный просветитель и мистик, один из крупнейших деятелей русского масонства.
Лабзин на портрете Боровиковского.
С детства религиозно настроенная, склонная к мистицизму, Анна Лабзина как нельзя больше подошла к своему мужу, стала верною его сотрудницею и помощницею в его мистической деятельности; она помогала ему в его литературных работах по переводам и изданию „Сионского Вестника“, принимала участие в основанной им 15 января 1800 г. масонской ложе „Умирающего Сфинкса“, в заседания коей допускалась, в виде исключения, как „посетительница“, и живо разделяла все радости и огорчения мужа.
Когда, в 1822 г. Лабзин был выслан из Петербурга, его жена последовала за ним в ссылку сперва в г. Сенгилей, а затем в Симбирск. Похоронив мужа (он ум. 26 января 1825 г.), Лабзина переселилась в Москву, в семью профессора московского университета М. Я. Мудрова, и здесь скончалась на седьмом десятке.
Детей у неё не было. На портрете кисти Боровиковского она изображена со своей воспитанницей, племянницей профессора — Софьей Алексеевной Мудровой.
А вот из википедии про ее первого мужа.
Александр Матвеевич Карамышев (1744 — 1791) — российский натуралист, химик, член-корреспондент Петербургской академии наук (1779), корреспондент Стокгольмской королевской академии наук.
Карамышев собрал все известные в то время сведения о растениях Сибири. По результатам своих исследований написал и защитил диссертацию на латинском языке Necessitas Promovendae Historia Naturalis In Rossia («О необходимости развития естественной истории в России»
под руководством Карла Линнея; защита прошла в мае 1764 года в Уппсале. Диссертация Карамышева вошла в 7-й том Amoenitates Academicae («Академических досугов», 1749—1790), десятитомной работы Карла Линнея, объединившей диссертации, написанные им для своих студентов и отчасти самими студентами. Седьмой том был издан в 1769 году в Стокгольме и переиздан в 1789 году в Эрлангене.Карамышев вернулся в Россию в 1773 году. Преподавал химию и металлургию в Санкт-Петербурге в Горном училище после его открытия. С 1773 по 1778 год состоял на должности маркшейдера при Берг-коллегии. В 1779 году занял место директора иркутской банковской ассигнационной конторы до 1789 года. Временно был назначен на должность начальника Нерчинских горных заводов в 1780—1781 годах. За это время открыл пять новых рудников, поднял производительность добычи серебра. В 1790 году получил чин коллежского советника в Горной экспедиции.
Проводил опыты по изготовлению искусственных драгоценных камней. Занимался аффинажем серебра. Подтвердил состав алмазов. Предложил рецепт изготовления кармина (1789).
Именем учёного назван отрог на известном Шерловогорском месторождении берилла и топаза в Восточном Забайкалье.
Бюст Лабзиной, скульптор И. Прокофьев (фото мое)
***
А вот интересно пишет о Карамышеве Лотман - мол, Лабзина такая ханжа, и откуда мы знаем, что муж действительно развратничал? Может, он приходил с грязными руками и ночью не от игральных карт, а потому что эксперименты ставил химические. Прелесть ученый. А изнасилование 10-летней девочки, о котором прямым текстом сказано в воспоминаниях, это опыт тоже был химический, интересно, или минералогический? Сходите по ссылке, насладитесь Лотманом.
Жалко бедную Анну, но здорово, что история так хорошо кончилась. А сколько было таких, которые кончились плохо, и таких, о которых не осталось никаких письменных воспоминаний....
Анна Лабзина
UPD:
ого, какой пышный виктимблейминг в комментариях! "раз он был великий ученый, значит она все врет!"
Во-первых, он нифига не великий. И кстати, посмотрите на локализацию его трудовых приступов (Европа до свадьбы, и тот самый необитаемый Нерчинск).
Да, а по поводу того, как внимательно Лотман читал и оценивал этот текст, сравните. Она пишет: "Наконец и у нас в доме началась карточная игра, и целые дни и ночи просиживали.(...) Я в это время сиживала в самой отдаленной комнате (...) Когда они расходились, то на мужа моего взглянуть было ужасно: весь опухши, волосы дыбом, весь в грязи от денег, манжеты от рукавов оторваны". Лотман пишет: "Мемуаристка сообщает, что в Петербурге ее муж целые ночи проводил за карточной игрой, оставляя ее одну, и приходил домой с грязными от карт руками. В этом описании реальностью является лишь ночное отсутствие и грязные руки Карамышева. Причины же того и другого принадлежат интерпретации мемуаристки".
(c)
@темы: интересности
-
-
20.08.2017 в 14:07-
-
20.08.2017 в 16:36Поэт писал: "Прадед мой Александр Петрович был женат на меньшой дочери графа Головина, первого андреевского кавалера. Он умер весьма молод, в припадке сумасшествия зарезав свою жену, находившуюся в родах... Дед мой был человек пылкий и жестокий. Первая жена его, урожденная Воейкова, умерла на соломе, заключенная им в домашнюю тюрьму за мнимую или настоящую ее связь с французом, бывшим учителем его сыновей, и которого он весьма феодально повесил на черном дворе. Вторая жена его, урожденная Чичерина, довольно от него натерпелась. Однажды он велел ей одеться и ехать с ним куда-то в гости. Бабушка была на сносях и чувствовала себя нездоровой, но не смела отказаться. Дорогой она почувствовала муки. Дед мой велел кучеру остановиться, и она в карете разрешилась чуть ли не моим отцом... Все это знаю я довольно темно. Отец мой никогда не говорил о странностях деда, а старые слуги давно перемерли".
Дедушка писательницы Водовозовой, разгневавшись за что-то на свою жену, ссылает ее с глаз долой на затерянный в степи хутор, куда вообще отправлял без различия всех провинившихся крестьян, дворовых слуг или членов семьи. Причем Водовозова вспоминала, что для того, чтобы еще чувствительнее унизить супругу, «дедушка в день ее отъезда встал с рассветом и, увидав на дворе телегу, в которой обыкновенно вывозили навоз, закричал на весь двор так, чтобы его могли услышать все крестьяне, находившиеся там: "В этой телеге вы вывозите навоз из хлевов, а сегодня будете вывозить навоз из моего дома!" И он приказал запрячь в навозную телегу рабочую лошадь и везти свою жену в Васильково. Затем, подозвав к крыльцу двух дворовых, которые должны были везти Марью Федоровну, он под угрозою строгого наказания запретил им класть на подводу какие бы то ни было вещи, кроме ее двух сундуков с одеждою. Когда одна из «девок» пробежала мимо него с подушками, не зная, что и это запрещено класть на воз, дедушка ударил ее по щеке со всей силы, вырвал у нее подушки и бросил их на землю…»
Отсюда
-
-
20.08.2017 в 16:45-
-
20.08.2017 в 17:56-
-
20.08.2017 в 18:08-
-
20.08.2017 в 18:08Меня огорчает только то, что вслед за фрагментом, который Вы процитировали, в этом же самом тексте на той же самой странице по ссылке написано следующее:
«Одна тульская помещица во время обеда регулярно приказывает пороть перед собой повариху, причем не за скверную стряпню, а потому, что это зрелище возбуждает в ней аппетит; екатеринославский помещик Засимович, «ведя нетрезвую жизнь», угрожает своим детям и прислуге смертью, гоняясь за ними с кинжалом, наконец стреляет в своего 15-летнего сына из ружья, заряженного дробью, нанеся ему в грудь десять ран; помещицы сестры Пугачевские, принуждая некоторых из своих крестьян к интимной близости, затем собственноручно лишают жизни рожденных от этой связи детей… Портретная галерея таких дворянских типов в истории русского крепостного права неисчерпаема.
Деспотизм был свойствен не только мужчинам-помещикам. Как видно, барыни, когда в их руках оказывалась власть над другими людьми, вели себя не лучше, а временами и превосходили в тиранстве своих мужей, братьев и отцов. Французский путешественник писал об этом: «Русские дамы проводят время, окруженные рабами, которые готовы не только исполнять, но и угадывать каждое их желание… Вдовам и совершеннолетним девицам часто приходится управлять именьями, где, как стадо, живут их крепостные, то есть их собственность, их добро. Покупка, продажа и мена рабов, распределение между ними работы, наконец, присутствие при сечении — в России многим женщинам приходится часто заниматься этим, и некоторым это доставляет удовольствие».»
Цит. по: Тарасов Б.Ю. "Россия крепостная": unotices.com/book.php?id=109789&page=17
-
-
20.08.2017 в 18:17-
-
20.08.2017 в 18:33Тут скорее речь про безнаказанность, мне кажется. Или ощущение безнаказанности - которого тоже бывает достаточно.
-
-
20.08.2017 в 18:57Второй вариант, который нравится Лотману: "Талант - значит, святой, и не сметь утверждать обратное!" тоже достаточно странен.
ИМХО, порядочным человеком быть все-таки важнее, чем кем-то еще.
-
-
20.08.2017 в 19:21Эльвинг, я прочитал текст Лотмана по ссылке. Лотман нигде не называет Карамышева святым.
Почему одно должно исключать другое? Вполне можно быть порядочным человеком и в то же время быть бесталанным в профессиональной деятельности. Вполне можно быть отличным профессионалом, "женатым на своей работе", и при этом отвратительным семьянином. Масса таких случаев, к сожалению.
О ком Лотман нехорошо отзывается, так это о матушке Анны Лабзиной:
читать дальше
-
-
20.08.2017 в 19:30-
-
20.08.2017 в 19:41-
-
20.08.2017 в 19:48-
-
20.08.2017 в 20:05-
-
20.08.2017 в 20:35Если правильно помню, на 18 век брачный возраст у дворян - 16 лет, не раньше. Какая бы ни была мама-Лабзина - здорова или нездорова, жива или при смерти, -
без её воли и согласия её 13-летнюю дочь замуж за известного своей репутацией человека (Херасков, по воспоминаниям мемуаристки, сказал ей это прямым текстом, как об общеизвестном) не отдали бы.
читать дальше
Я пытаюсь понять, где и в каком месте в этой истории можно было сказать "Стоп".
-
-
20.08.2017 в 22:52При разводе она, скорее всего, осталась бы ни с чем - и при этом под властью маменьки, которая бог знает кого могла бы найти ей в мужья.
Этот муж, при всей своей неприглядности, совсем уж чудовищем все же не был - мемуаристку никто не избивал и не насиловал. И под замок не сажал - она имела возможность жаловаться на мужа и.т.п.
-
-
23.08.2017 в 21:00-
-
23.08.2017 в 23:33читать дальше
Может быть да, может быть, нет, до перекрестной проверки другими источниками сказать не берусь. Воспоминания, записанные много лет спустя со слов кого-то другого, - тот вид источника, который надо проверять. Как и любой другой источник, впрочем
Думаю, в мире всякого хватает, и похожего на пьесы тоже
С этим не спорю.